Хранитель памяти. Морис Ге
Однажды Морис Ге освободил один день от повседневных забот, чтобы почистить чердак своего дома. В культурных слоях векового хлама он обнаружил сундук, который впоследствии перевернет новую страницу его жизни, а следом и всей долины Шамони. В этом сундучке хранились рукописи – древние свитки, старые книги, записки предков его жены, коренной шамоньярки с фамилией Бальма. Люди минувших веков предстали перед ним не абстрактными обитателями долины незапамятных времен, а словно живыми, с именами, делами, заботами.
Так он стал историком генеалогии Шамони, и сегодня благодаря его усилиям любой человек, имевший здесь предков, может полностью восстановить свою родословную до самых первых упоминаний в монастырских свитках и получить генеалогическую справку.
– Каким годом датирован самый старый из рукописных документов долины? О чем он?
– Вот эта запись на пергаменте от 1316 года, выполненная на латыни, рассказывает об основании монастыря в деревне Сервоз. А самое первое упоминание о селении Шамони относится к XI веку. Этот документ 1080 года нынче хранится в Анси, где тогда было аббатство, которое курировало монастыри Верхней Савойи. В самом же Шамони пергаменты, написанные ранее начала XIV века, уничтожены пожаром. К счастью, все последующие сохранились. Это просто чудо, что на этом чердаке их не съели мыши. В сундуке оказались документы, позволяющие проследить генеалогию до 1600 года.
Морис Ге, восстановив родословную своего рода, занялся составлением генеалогического древа всей долины, и теперь в Шамони и окрестностях нет таких семей, которые не знали бы своих предков до седьмого колена и не представляли бы, как они тут жили и мыслили в те времена, когда высоко в здешних горах обитали драконы.
«Мы, нижеподписавшиеся… собрались у нотариуса для встречи с представителем монастыря, с тем, чтобы урегулировать наш спор, возникший по поводу того, что монастырь присвоил земли, которые ему не принадлежат… Монастырь предъявил доказательство того, что он эти земли купил у такого-то господина за такую-то цену…», — Морис читает книгу XVII века и осторожно переворачивает линейкой ветхие страницы.
В его шкафу записи классифицированы и разложены по папкам и полкам, соответствующим этапам жизни человека, отмеренным ему Богом и записанным церковью. «Рождение». «Крещение». «Венчание». «Смерть».
Сегодня для хранения, дешифровки и систематизации Морису переданы все древние рукописи долины, а на стене его несгораемого шкафа висит ксерокопия грамоты из Ватикана, сообщающая о том, что священный престол доверяет ему хранение церковных книг. <…>
Остановивший свастику. Люсьен Тивьерж
– Я никому не рассказывал эту историю. Даже детям.
– Почему?
– Наша война – это наша война. Как у вас.
«У нас» – это у фронтовиков Франции. «У вас» – это у фронтовиков России. Настоящие фронтовики похожи. Своим взглядом. Он у них какой-то особенный – спокойный, глубокий, удивительно ясный, даже если им сейчас, как Люсьену Тивьержу, за девяносто лет (Серия разговоров с Люсьеном Тивьержу состоялась за несколько лет до его смерти. — Прим. «Европульс»). <…>
– До начала Второй мировой войны я служил во французской армии. После капитуляции Франции перед немцами правительство армию распустило, а немцы начали привлекать французов для работ и службы на фронтах. А поскольку родился я в 1920 году, то попал под фашистский призыв. Поэтому с самого начала немецкой оккупации Франции убежал из дома, чтобы спрятаться где-нибудь в горах.
– Вы слышали по радио это историческое обращение де Голля к французам с призывом к Сопротивлению?
– Да, конечно! Нас всех тогда этот призыв очень воодушевил. Каждый из нас, поначалу поодиночке скрывавшихся кто где, чувствовал, что он не одинок, что Франция может и должна бороться. Уже и друзья ушли в подполье в Шамони. Мы устанавливали связь друг с другом, но следовало опасаться стукачей, которые могли донести на нас немцам. Для встреч у нас был заброшенный дом в горах над Сервозом, из тех, которые летом пастухи используют для альпажа (Альпаж – летнее пастбище в Альпах. – Прим. «Европульс»). Там мы были в относительной безопасности. Кстати, этот дом назывался символично для укрытия Сопротивления – Шале де Фер, «Железное шале». <…>
В ноябре 1944 года Гитлер решил провести операцию по водружению на вершине Монблана фашистской свастики, аналогичную той, какую спецназ «Эдельвейс» осуществил в 1942 году на Эльбрусе. Судя по тому, что более важных дел у фюрера гибнущего рейха в тот момент не нашлось, этой акции он придавал важное символическое, если не мистическое значение. Для осуществления миссии он пригласил Андерля Хекмайера, выдающегося альпиниста, который был членом германо-австрийской команды, впервые прошедшей Северную стену Эйгера. Гитлер его чтил и пару раз удостоил аудиенции. После начала войны с Советским Союзом Хекмайер был снят с восточного фронта и переведен в лагерь подготовки горного спецназа в Баварских Альпах. Впоследствии он всячески открещивался от связи с нацистами. В партии действительно вроде бы не состоял, но от предложения доставить свастику на Монблан не отказался. Впрочем, попробовал бы он отказаться… <…>
Возможно, не знали об этой странице его биографии и влиятельные люди Шамони, решившие вместе с бывшим мэром десять лет тому назад отметить достижения выдающегося германского альпиниста присвоением ему звания почетного гражданина своего города. А вот Люсьен всю свою долгую жизнь помнил, как Хекмайер приставил к его голове дуло автомата.
Впрочем, обо всем по порядку. Итак, в октябре 1944 года партизанам долины Шамони становится известно, что немцы готовят особенную экспедицию с восхождением на Монблан, чтобы водрузить там свастику. Взойти на Монблан они планировали с итальянской стороны через Эгюй Гриз, и перед Люсьеном и его товарищами стояла задача укрепиться в горном приюте, чтобы дать немцам бой. И вот командир отдал Люсьену приказ – подняться в Белую Долину через перевал Миди, пройти ее и спуститься на территорию Италии, занять приют «Торино» и встретить поднимающихся со своей свастикой нацистов. Люсьен, никогда до тех пор не бывавший на Мер-де-Глас, добрался до означенного приюта. Там он присоединился к другим бойцам. Начинался ураган.
– Нас было семеро – французов и итальянцев, которые собрались в «Торино». Погода сделалась ужасной. Ветер. Выпал целый метр снега. Немцы и австрийцы вышли из Курмайора в ливень, дошли до снега и встали, как нам показалось, лагерем. Мы были уверены, что в такую погоду они до нас просто не дойдут. Но они дошли. Хекмайер шел первый, оторвавшись от основной группы. Он первый и ворвался в приют, уложив автоматной очередью нескольких наших товарищей.
Завязался бой. Мы сражались и даже успели застрелить их лейтенанта, но, застигнутые врасплох, проиграли. Наш итальянский товарищ синьор Маджиоре погиб как истинный герой. При нем были бумаги с именами всех партизан Валле д’Аосты (Альпийский регион. – Прим. «Европульса»), с координатами явок. Чтобы они не достались врагу, он бросился в пропасть. Его примеру последовал и Франсуа Кокоз, дед того Кокоза, который сейчас работает в магазине «Интерспорт», что на центральной улице. Я тоже имел все шансы погибнуть в тот день. Хекмайер уже приставил свой автомат к моей голове и что-то кричал, указывая на пулевые отверстия в своей каске. Видимо, хотел сказать, что сейчас в моей голове сейчас будут такие же. И они, несомненно, появились бы, если бы не Куаглия – тот самый, что уложил их командира. Он заговорил с Хекмайером по-немецки. Его целью было отвлечь того от порыва размозжить мне голову, и это ему удалось.
Он сказал Хекмайеру, что убить он меня всегда успеет, что бой они выиграли, и что вряд ли разумно немецким альпинистам тащить на себе труп своего лейтенанта, когда это могут сделать пленные французы. Перспектива тащить на себе чей бы то ни было труп Хекмайеру не улыбалась, и он оставил мне жизнь. <…>
Для России — с любовью. Аньес Дюкро
Я проработала в Офисе по туризму Шамони, продвигая курорт в России и в Украине, с 1996 года. Почти двадцать лет. Но все началось еще раньше. Во время Перестройки. В 1989 году умер мой отец. Незадолго до смерти он меня убедил пригласить моих друзей из России к нам в гости. Он приезжал ко мне в Москву, когда я училась в МГУ, в 1972 году.
<…>
Народ к нам поехал. Поехали сразу, как богатые люди, так и небогатые, — разные. Но среди первых русских туристов в Шамони были такие, каких нынче здесь нет – в шубах! Я помню, приехали несколько человек, остановились в отеле «Монблан», ходили по городу группой в длинных шубах, меховых шапках, все такие живописные, на них люди на улицах просто заглядывались.
Тогда я к ним подошла и сказала им, как я рада их видеть здесь, как я рада тому, что они приехали, и сказала им, почему они здесь выглядят странно. Они тоже обрадовались, а потом, когда разговорились, они спросили, почему на них люди оборачиваются, я им сказала, что в Шамони люди никогда таких одеяний не видели, здесь даже миллионеры одеваются в простые джинсы, либо ходят в горнолыжной одежде, и, вообще, во Франции не принято демонстрировать свое богатство. Другая страна, другие нравы. В шубе в Шамони можно встретить кого? Ну, допустим, какую-нибудь итальянскую старушку… Они тогда очень удивились. Это было начало настоящего диалога культур.
Я знаю, какая реакция на появление русских была в Куршевеле. О! Русские приехали! И тут же организовали продажу шуб по каким-то невообразимым ценам. Взлетели цены и на вино, и на все остальное. Меня это возмущало страшно. И я делала все, чтобы Шамони не превратился в Куршевель. Я не хотела делить людей на богатых и бедных, я не хотела знать ничего о происхождение их богатства, хотела только, чтобы к туристам относились здесь как к гостям, а не как к кошелькам, и призывала владельцев бизнесов не спекулировать на доверчивости русских, которые тогда даже чеки в ресторанах не проверяли; у вас это почему-то считается чем-то зазорным, мелочным, я знаю. Русских я призывала проверять чеки, и объясняла, что здесь это совершенно нормально.
<…>
Шамони – это курорт, где все демократично. Туристы могут жить в горном приюте, и там, в приютах, останавливаются все – и бедные, и богатые, и очень богатые. Некоторые из них в горах даже не жили в приютах, ночевали либо в палатке, либо вовсе в спальнике под открытым небом. Встретила я такого однажды при спуске с Мер-де-Глас. Шел в старой куртке, выглядел, как бомж, а внизу на парковке сел в «Феррари» и укатил. Сказал на прощанье – в горах у него жизнь, а в долинах всего лишь бизнес…
И таких людей к нам приезжает очень много. В общем, я считала своей обязанностью сохранить Шамони для всех. Ведь это из-за ваших олигархов в Куршевеле мы вынуждены постоянно развенчивать этот сложившийся в России не без СМИ стереотип, что горные лыжи – спорт для богатых. Нет же! Горы – для всех! И должны оставаться для всех. И я сделала все, чтобы здесь в Шамони никакие олигархи не устроили то, что они сделали в Куршевеле, и чтобы просто обычные люди из России, Украины, Казахстана смогли к нам приехать.
Говорят, Шамони сегодня принимает в год пять миллионов туристов. Даже если предположить, что статистики преувеличивают в два раза, это очень много.