Наталья Менендес поставила пьесу Педро Кальдерона «Жизнь есть сон» — важнейшую в наследии драматурга философскую драму о стойкости человека перед искушениями, об умении с честью выходить из испытаний, о частом несовпадении представлений о жизни с окружающей реальностью.
— Насколько вы были свободны в выборе материала для спектакля в Электротеатре и почему выбрали испанского драматурга?
— Когда Электротеатр пригласил меня на постановку, я сразу предложила «Жизнь есть сон». Борис Юхананов (художественный руководитель Электротеатра. – Прим. «Европульса») в этот момент заканчивал свой спектакль «Стойкий принцип» (по пьесе Кальдерона «Стойкий принц»). В видении Кальдерона мы совпали. До этого я много лет мечтала поставить именно эту пьесу.
Я думаю, «Жизнь есть сон» — это не просто главный текст испанского театра, испанской литературы. Это пьеса, которая с очень честной и искренней точки зрения обсуждает темы, интересующие меня больше всего, то, что я всегда так или иначе провожу в своих постановках. Это темы человеческого достоинства, уважения к человеку, в независимости от положения, которое он занимает.
— А в Испании Кальдерон популярен сейчас? Его читают, ставят?
— Да, Кальдерона много ставят, это один из самых знаковых авторов испанского Золотого века, для нас это имеет особое значение. Когда в конце 2019 года я стала руководителем театра «Эспаньол» и Мастерских «Эспаньол» в Матадеро в Мадриде, мне показалось, что это хорошее пространство для этого автора.
Но тут поступило предложение от Электротеатра, и я подумала — вот замечательный повод вывести Кальдерона на европейскую сцену.
Конечно, и в Германии, и в Италии, и во Франции, и в России так или иначе уже обращались к его наследию и с ним работали. Но тем не менее классическая пьеса разговаривает с нами и сегодня. Потому она и остается классической, что всегда актуальна.
Важно подчеркнуть, что у нас новый перевод этой пьесы, выполненный по инициативе Института Сервантеса специально для постановки Натальей Ванханен – выдающимся поэтом-переводчиком, великим поэтом, как мне кажется, и удивительной женщиной. Этот перевод обращен в классику, но это язык сегодняшнего дня: не архаичный, не тяжелый, не устаревший. Его очень легко и понятно читать.
Темы, который Кальдерон нам преподносит – они тоже сегодняшние. К сожалению, они за 400 лет не потеряли актуальности.
Как Кальдерон в своей пьесе, которую он написал в семнадцатом веке, обращается к веку пятнадцатому, так и я из сегодняшнего дня обращаюсь к веку семнадцатому. Но когда я в Москве перехожу, например, реку по мосту, я не ставлю перед собой вопрос, в каком веке он построен. Я вижу его красоту и понимаю, что он может меня перевести с одного берега на другой — точно так же и пьеса.
Есть версия, что в пьесе «Жизнь есть сон» описано наше русское «смутное время», не просто же так среди действующих лиц «герцог Московский».
— К сожалению, мы не можем написать Кадьдерону смс и узнать, что он думал. Но то, что он перенес действие из своего века на двести лет назад и удалился из Испании в далекие «Московию и Полонию» — то есть Россию и Польшу – это было для него найденной возможностью свободно говорить о том, что его волнует.
— Но он ведь мог перенести действие в несуществующие государства.
— Конечно, но в то время, когда он писал эту пьесу, история как наука только зарождалась. И поскольку Кальдерон очень много учился, он был очень ученым человеком, то он понимал: важно не только изучать науки, но и пользоваться этими знаниями. Одна из тем, которая четко звучит в пьесе – важно не только наличие знания, но и то, что ты с ними делаешь. В тот момент для него было важно максимально удалить место и время действия от своей страны. А дело ведь еще в том, что для публики, которая приходила на первые представления этой пьесы, «Московия и Полония» — это и были практически выдуманные страны. Это общая практика для театра эпохи барокко, не только в Испании, переносить место и время действия, чтобы свободно говорить о злободневном.
Другое дело, что Кальдерон-то исследования историков читал и действительно о русской Смуте знал, и еще и поиграл с событиями – поменял местами Россию и Польшу.
Кальдерон вообще был очень, что называется творческим человеком, мастерски перемешивал между собой сюжеты, факты и вымыслы, да и события собственной жизни.
Ведь он сам в возрасте пяти лет попал в монастырскую школу, где жил почти как Сигизмундо (главный герой пьесы «Жизнь есть сон»). Хотя его отец был правой рукой короля, секретарем казначейства, очень влиятельным человеком, Кальдерон его почти не видел. Отношения отца и сына, отношения власти и подчиненных показаны в этой пьесе через его собственную жизнь. При этом Кальдерон демонстрирует невероятные познания в области политики, социально-общественного устройства, культуры и литературы разных стран. Он знал гораздо больше, чем нам сейчас кажется, и чем мы – современные люди – знаем. Ведь тогда было совсем другое восприятие времени, и, если человек выделял себе время на занятия науками, он действительно ими занимался, а не отвлекался поминутно на телефон, в котором интернет дает нам только иллюзию объема знаний.
— Это автобиографическая пьеса?
— Я думаю, да. Чем больше я работаю с этой пьесой, тем больше я понимаю, что огромная часть текста – автобиография. Другое дело, что автор настолько умен и изящен, что это совсем неочевидно.
— А ваш спектакль автобиографичен? Насколько творец вообще может или не может уйти от себя?
— Это всегда ты. Иногда более сознательно, менее сознательно, даже бессознательно. Но человек всегда вкладывает себя. Иногда хочется показать себя, иногда хочется спрятать себя. Иногда тебя оказывается слишком много, а иногда мало. Но всегда ты присутствуешь. Всю свою жизнь я выбираю пьесы, которые меня чем-то цепляют, и конечно, вкладываю себя и выражаю себя. Но я прислушиваюсь к мнению команды, потому что Кальдерон предполагает разное восприятие, и я даю творить каждому.
— Что получилось в результате?
У нас получился такой международный проект, который со всех сторон смотрит на Кальдерона по-новому, не искажая смысл, не задевая сути, изменяя только форму. Испанский композитор Луис Мигель Кобо, работавший над оригинальной музыкой к этой постановке, использовал все возможные музыкальные инструменты – от старинных, которые могли бы быть в эпоху Кальдерона, до электронных бас-гитар. Немецкий сценограф и художник по костюмам, Андрей фон Шлиппе, сделал очень изящные намеки в деталях, соединяя семнадцатый век с двадцать первым. Интересна и работа художников по свету, Алексея Наумова и Сергея Васильева, и задумка видеохудожника Владислава Зиновьева. Дело ведь не в том, чтобы «законсервировать» классику, а в том, чтобы понять, что мы делаем с ней сегодня, как мы читаем те смыслы, как мы видим Кальдерона сегодня.
— Все артисты в международном проекте – россияне. Видите ли вы какие-то отличия в способах работы у испанских и российских актеров?
Когда актеры гибкие, когда они умеют слушать, когда они пытаются понять, что хочет донести режиссер, то никаких проблем нет, с ними очень легко и приятно работать. Когда они слушают режиссера без желания защищаться, когда не считают, что на них нападают, если делают какие-то замечания, тогда все замечательно. У нас разные способы творить, но мы всегда приходим к договоренности. Любое искусство, а театр особенно – это работа в команде, это ансамбль. Хотя, конечно, есть разница культур. Но когда люди этого хотят, они позволяют себе поиск – согласия, доверия, равновесия. Именно это ключевое в нашей работе. И это очень обогащает и актеров, и режиссера.
— А насколько вам вообще близок русский театр?
— Русские театральные традиции великолепны и очень повлияли на все европейское театральное искусство. Я поставила спектакль в театре, который носит имя Станиславского. Каждое утро я здоровалась с его портретом, когда приходила на репетиции, это меня по-настоящему волнует. Конечно, нужно говорить не только о театре, но и о кино, о танце, и живописи, о скульптуре. Российское культурное богатство ошеломляет, переливается через край, нужно только успевать его в себя вбирать. Другое дело, что современный театр мне знаком меньше, хоть он меня и интересует. Мне кажется, что все театры Европы должны бы больше сотрудничать, чтобы было ощущение натянутых ниточек, чтобы знать, что происходит сегодня в театре каждой страны.
— Как Вы думаете, человек хозяин своей жизни? Существует ли судьба?
— Мы живем в физическом мире, являемся его частью. Он на нас влияет, и мы на него. Мир постоянно движется и изменяется. Но внутри этих изменений есть очень много моментов, когда человек может выбирать, как ему поступить. А в пьесе Кальдерона говорится не просто о возможности выбора, а о том, что нужно выбирать добро.
— Если бы вы проснулись завтра и обнаружили, что ваша испанская жизнь – это сон, а вы — русская актриса, это бы вас огорчило или обрадовало?
— (смеется) Я бы прожила то, в чем я проснулась. Надо жить с тем и в том, что есть. Будем жить.
«Европульс» благодарит Институт Сервантеса в Москве за помощь в подготовке интервью