«Легкость и ирония, которую я не встречала у других датских авторов»
— В «Эффекте Сюзан», написанном в 2014 году, Питер Хёг узнаваем?
— Безошибочно узнаваемы его стиль, ирония. Как и в «Смилле и ее чувстве снега», главная героиня — женщина, и если у Смиллы были свои приемы, то эта носит с собой ломик в сумке. Для меня эта книга как бы завершает круг моих переводов Хёга, потому что первым была «Смилла».
— У Хёга остались еще не переведенные на русский книги?
— Нет. Мы с издательством «Симпозиумом» издали все, что он написал. Издавали небыстро – у нас сейчас как раз 25-летний юбилей с момента перевода первой книги.
— Чем вас так в свое время «зацепил» Хёг?
— В «Смилле и ее чувстве снега» мне показался очень интересным его язык. Привлекла его легкость и ирония, которую я не встречала у других датских авторов. И его попытка изобразить женщину — для меня безусловно удавшаяся, хотя не все с этим согласны.
Там есть «узнаваемые» фразы, которые может произнести только женщина. Например: «Мне не нравятся датские рабочие, собравшиеся в группу. Мне вообще не нравятся никакие группы мужчин». Есть то, что принадлежит именно женскому опыту: так, героиня просит портниху сделать в брюках шелковую подкладку, потому что ей хотелось «кожей чувствовать сочетание прохлады и тепла шелка». Это просто так не напишешь.
— А в чем заключается его ирония, которая вас привлекла?
— Его герои отстраненно относятся к себе. Они как будто выходят из своей шкуры и смотрят на себя со стороны. Вот, например, героиня «Эффекта Сюзан» говорит:
«В датском обществе существует мощный мейнстрим. Если вы следуете ему, вам будет сопутствовать удача, все пойдет как по маслу, по инерции — ведь вы делаете всё как все. От вас лишь требуется получить образование до тридцати лет, обзавестись мужем, парочкой детей и виллой в возрасте от тридцати до сорока, сократить потребление алкоголя, пережить кризис среднего возраста, собраться с силами и подготовиться к тому, что, когда дети уедут из дома, впереди ждет последний отчаянный рывок в датской гонке под девизом «кто больше имеет, когда умрет, тот и победил».
Для меня это не пустые слова. Всю свою жизнь я отчаянно старалась удержаться на плаву в этом течении, и я намерена продолжать в том же духе».
«Есть понятие гораздо более широкое – переводческий эквивалент»
— Легко ли переводить Хёга?
— Любая книга может стать вызовом для переводчика. И с Хёгом зачастую бывает сложно. В частности, из-за той же иронии. Кроме того, все его герои и героини принадлежат тому или иному научному или профессиональному миру, и Хёг очень любит характеризовать их посредством профессиональных терминов и использовать близкие герою профессиональные метафоры. Вот героиня «Эффекта Сюзан» — физик, и через эту призму она описывает мир.
«Круассаны противоречат законам природы. Теоретически невозможно совместить слоеное и дрожжевое тесто, они относятся к разным измерениям. Каждый раз, когда вы складываете тесто, количество отдельных слоев масла и теста удваиваются, толщина каждого слоя экспоненциально уменьшается с каждым складыванием и раскатыванием. Наконец, проработав полтора часа и подержав тесто четыре раза в холодильнике, вы добиваетесь толщины слоя в десятые доли миллиметра. На этом уровне физически невозможно разделить тесто и масло».
Я никогда в жизни не пекла круассаны и понятия не имею, как это делается, но это знание необходимо, чтобы с легкостью понять, что Сюзан хочет сказать.
Сложности есть и в передаче и его авторских метафор, не только выросших из терминологии профессиональной жизни героев. Аллюзии, намеки, скрытые цитаты… Иногда опускаешь руки и понимаешь, что ты это перевести не можешь.
Например, в «Ночных рассказах» есть новелла «Путешествие в сердце тьмы», вызывающая в памяти повесть Джозефа Конрада «Сердце тьмы», а экспозиция другой новеллы в этом сборнике «Hommage à Bournonville» отсылает читателя к новелле «Сновидцы» датской писательницы Карен Бликсен. Хёг говорил когда-то, что он создает некоторые из своих произведений «в чужих ландшафтах», и переводчику важно быть знакомым с этими ландшафтами.
Не могу сказать, что я на все сто процентов улавливаю скрытые цитаты, но если я чувствую, что здесь может быть что-то, какой-то подтекст, то стараюсь всё прорывать в поисках цитаты. Хотя и отдаю себе отчет в том, что даже датский читатель не всегда опознает эту отсылку. В таких случаях можно просто делать сноску с комментарием, но, если комментариев много, они нарушают естественность повествования.
— Сейчас много говорят об искусственном интеллекте, который в недалеком будущем, если не уже сейчас, будет использоваться в креативных областях. Искусственный интеллект сможет переводить художественную литературу?
— Лет пять назад я была на одних курсах для переводчиков. Туда пригласили специалиста по машинному переведу, который нам заявил: «Ребята, вы все скоро никому не будете нужны». Его зашикали, объясняя, почему это все-таки невозможно.
Невозможно построить вселенную того же Питера Хёга на основе его уже переведенных на русский язык книг. Невозможно перевести новую книгу, использовав уже вышедшие, потому что все равно это разные книги и разный язык.
Есть понятие «словарный эквивалент» — то, что написано в словаре. А есть понятие гораздо более широкое – так называемый переводческий эквивалент. Переводчик выбирает его, учитывая множество факторов, которые нельзя запрограммировать. Словарь может не давать выбранного значения, но текст высвечивает то, чего нет в словаре.
Например, в одной из сцен в начале романа «Эффект Сюзан» коллега героини спрашивает, что у нее со здоровьем. Та отвечает: «Дизентерия. Но я лечусь» — это в дословном переводе с датского. Я же выбрала переводческий эквивалент, который, имея определенные метонимические связи с исходным вариантом, значительно логичнее с точки зрения диалога на русском языке: «Дизентерия. Но мне уже лучше». В данном случае меняется фокус внимания: если предложение начинается с «но» и героиня говорит, что она лечится, значит, можно предположить, что ей «уже лучше».
Естественно, переводческих эквивалентов может быть несколько, и вряд ли можно запрограммировать процесс выбора одного из многих.
«Пожалуй, существует общее скандинавское литературное пространство»
— Насколько полным можно назвать наше представление о датской литературе? Переведены ли на русский все знаковые книги?
— Классика переведена достаточно полно. Довольно много переводов классических датских авторов появились еще в 60-х – 70-х годах – тогда стали издавать гораздо больше иностранных книг, чем раньше, и не только датских. Но есть и лакуны. Например, очень мало что переведено у датского классика Стена Стенсена Бликера, которого называют отцом датской новеллы – он стал разрабатывать этот жанр одним из первых.
Мало переведена и очень известная писательница Карен Бликсен, неоднократная номинантка на Нобелевскую премию по литературе. В год, когда лауреатом стал Эрнест Хемингуэй, он сказал: «Я бы хотел, чтобы премию получила Карен Бликсен». Вам может быть знакомо ее имя, если вы смотрели фильм «Из Африки» с Мэрил Стрип в главной роли. Он снят по автобиографическому роману Бликсен «Африканская ферма». Она жила некоторое время в Кении, где у нее была кофейная плантация, и в книге она описывает свою жизнь там. Книга переведена на русский, там много достоинств, но перевод сделан не с датского, а с английского, а английская версия неполная. Ну и у Карен Бликсен есть много сборников рассказов, которых пока на русском нет.
В переводах современных авторов, конечно, много пробелов.
— Датская литература живет в общем контексте скандинавской литературы или у нее свой собственный вектор развития?
— Хотя скандинавские языки очень близки друг к другу, культура этих стран разная. Но несмотря на эту разницу, процессы в современной литературе стран Скандинавии идут в одном направлении. Пожалуй, даже существует общее скандинавское литературное пространство. Например, в последние 15–20 лет очень популярным жанром стал семейный роман, и интерес к нему не утихает. В русских переводах он не особенно представлен. В 2005 году вышел мой перевод романа датского писателя Мортена Рамсланда «Собачья голова», в 2017 – книжки Кнуда Ромера «Ничего, кроме страха»; Гаянэ Орлова перевела «Мы, утонувшие» Карстена Йенсена.
Еще один популярный в скандинавской современной литературе жанр, который с 90-х годов прошлого века получил особенное распространение в Дании и тоже практически не переведен на русский, — это так называемый минимализм. Этой литературе присущи короткие фразы, сдержанный язык, как будто лишенный субъективной позиции автора. Впрочем, нет ничего нового под солнцем — в пьесах Чехова тоже есть этот минимализм. В «Дяде Ване» Астров подходит к карте Африки и говорит «А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища — страшное дело!» Эта ничего не значащая фраза на самом деле скрывает переживания героя.
Целиком такие тексты я не переводила, но элементы минимализма есть в книге Питера Хёга «Тишина». Простое, скупое, лишенное эпитетов, «красивостей» описание того, например, как герой перемещается по Копенгагену или возвращается домой.
«Двумя часами раньше, когда он проснулся, вокруг была кромешная тьма. Он спустился с чердака и подошел к вагончику — внутри никого не было. Хотел было открыть дверь, но оказалось, что ручка обмотана стальной проволокой, он чиркнул спичкой — на проволоке висела пломба с надписью «Копенгагенская полиция». Он сломал пломбу. Войдя в вагончик, зажег еще одну спичку. Они прибрались за собой».
— Кого в первую очередь стоило бы перевести из минималистов?
— Самое крупное имя в Дании в этом жанре – писательница Хелле Хелле. Если я не ошибаюсь, на русский переведена только пара ее новелл в журнале «Иностранная литература».
В своей книге Ned til hundene она рассказывает историю женщины, которая оставляет мужа, уезжает в провинцию, пытается разобраться в своей жизни, найти себя – и это простое будничное повествование. А в Rødby-Puttgarden — историю двух сестер, которые работают в магазине на пароме, соединяющем два датских города. И опять-таки, ничего особенного: простая будничная жизнь.
— Почему такая литература мало переведена на русский? Это связано со спецификой российского рынка или с принципиальной невозможностью ее перевести?
— «Снаружи» такие тексты очень простые, а когда написано очень просто, то переводить очень трудно. Вот такой парадокс. Но дело, конечно, не в этом. Я не обсуждала это с издательствами, поэтому могу только поделиться своей догадкой. Возможно, издатели не считают, что подобные книги могут быть востребованы в России. Я сама так думаю. Мне кажется, что российский читатель, вероятнее всего, не примет эту простоту на чужой почве. На своей – может быть.
— Какие у нас есть перспективы познакомиться с новыми датскими писателями?
— Пока что нет никаких перспектив из-за того, что датские издатели перестали продавать в Россию права на перевод. Осталось очень мало возможностей что-либо переводить. Многие из сейчас непереведенных и незаконченных проектов могут быть с этим связаны. Питер Хёг – редкое исключение, поэтому «Эффект Сюзан» смог выйти.
Книгу Хелле Хелле Rødby-Puttgarden, о которой я говорила, перевела моя ученица Александра Экрогульская, но издать ее теперь невозможно из-за отказа самой Хелле Хелле.
Сейчас мы можем переводить только классику. На нее не нужно получать права, если после смерти автора прошло не меньше 70 лет.
«В основе литературных датско-русских контактов лежат уникальные связи»
— В Дании знакомы с русской литературой?
— Интерес к русской литературе в Дании есть, в том числе и современной. Например, переводят Бориса Акунина, Александру Маринину, Михаила Шишкина, Александра Скоробогатова, Алексея Сальникова, Гузель Яхину, Владимира Сорокина, Татьяну Толстую.
Самые известные русские писатели в Дании — Толстой, Достоевский, Тургенев. Когда-то их переводили на датский через язык-посредник – как правило, это был немецкий, хотя, например, перевод «Бесов» в XIX веке сделали с французского перевода.
Они много раз были переведены, и сейчас продолжают выходить новые «перепереводы». За последние двадцать лет сделаны новые переводы прочти всей классики. Недавно, например, моя хорошая знакомая заново перевела «Крейцерову сонату» Толстого и его рассказ «Хозяин и работник».
— А когда в России начали читать датских авторов?
— Вообще в основе литературных датско-русских контактов лежат уникальные дипломатические, экономические и культурные связи. Наша страна для Дании в XVII–XIX веках была своеобразным магнитом: многие датчане нанимались на службу в России. Не обязательно на военную. Например, в XIX веке среди преподавателей гимназий в Санкт-Петербурге было немало датчан. И благодаря этому активному обмену между странами и появлялась информация о той или иной книге, вышедшей в другой стране.
Первым переведенным в России датским автором стал великий датский драматург и просветитель XVIII века Людвиг Хольберг. Это не мертвый классик, а живой — он единственный датский драматург, пьесы которого до сих пор ставят в Дании. И под его влиянием написаны некоторые пьесы Фонвизина, который, как нам известно, Хольберга читал.
А с 40-х годов XIX века стали переводить Андерсена, и переводили его многие. На рубеже XIX–XX веков работали два великих переводчика с датского на русский – Петр и Анна Ганзены, настоящие посредники между датской и российскими культурами. Датчанин Петр Ганзен приехал в Россию работать в Северном телеграфном агентстве. Он женился на Анне, она выучила датский язык, он – русский, и они вместе открыли русскому читателю не только Андерсена, но и многих других скандинавских писателей.
В то время в России был взрыв интереса к скандинавской литературе: например, много переводили норвежского писателя Кнута Гамсуна. Были очень популярны пьесы норвежца Генрика Ибсена.
А после революции 1917 года переводов стало меньше, да и те выходили с ограничениями. Редактировали и Андерсена: например, из русского перевода сказки «Снежная королева» вырезали религиозные мотивы.
— В чьих переводах вы рекомендуете читать Андерсена?
— В 2005 году к 200-летию со дня его рождения вышел четырехтомник с новыми переводами. Коллеги сделали очень качественную работу. К сожалению, это издание не очень известно, потому что стоит оно немало.
Можно читать переводы Петра и Анны Ганзенов: вероятно, они немножко устарели, но сделаны с чувством.
Вообще считается, что раз в 50 лет надо делать новый перевод. Тексты переводов устаревают. Или же прежнему переводчику могло не хватать каких-то знаний, которые сейчас у нас уже есть – тогда перевод можно улучшить. Но в любом случае старый перевод продолжает жить для читателя. Поэтому имеет смысл делать новые переводы, и пусть читатель сам их оценивает. И читает то, что ему кажется близким. Такая вот демократическая позиция, с которой, в принципе, согласна.
— Что бы вам хотелось заново перевести?
— «Африканскую ферму» Карен Бликсен, о которой я говорила. У нее прекрасный язык, фантастический стиль философской сказки, и вся книга проникнута любовью к этому континенту, к местным жителям, к природе Африки.