Мы знаем Андерсена лишь как сказочника, но его творческое наследие обширно: он не только написал больше двухсот сказок, но и романы, пьесы и стихи.
Давайте предположим, что мы вернулись в конец XIX века, когда в Дании Андерсена уже широко знают и любят. Настолько, что ему даже собираются ставить памятник. За что в то время любили его тексты?
Его сказки — это революция в литературе. Потому что никакой детской литературы на тот момент просто не было. Не существовало самой концепции детства.
Да? Мне казалось, ко второй четверти XIX века уже что-то такое было в Европе. Вспоминаются нравоучительные истории. В России уже был Пушкин…
Пушкин писал свои сказки не для детей, а для взрослых, как и все свои произведения. Ему даже в голову не могло прийти писать для детей.
Та детская литература, которую мы знаем сейчас, начинает формироваться не раньше 1830-х годов. Еще с XVIII века существовало убеждение, что ребенка нужно воспитывать и обучать, а не просто развлекать. Рассказов для детей было не так много. Они публиковались во всевозможных календарях и были сравнительно модными, но все-таки распространенными только в узких кругах.
А как же традиции устного рассказа, которые идут испокон веков и как раз входят в моду в эпоху романтизма?
Они есть, но где-то там, в деревнях, не в писательской среде. Городских небедных детей воспитывали гувернантки — немки или француженки. Что они детям рассказывали? Точно не датские народные сказки.
И на этом фоне Андерсен делает интересный заход. Он включает в свой первый сборник сказки, которые на первый взгляд похожи на фольклорные. Но только на первый взгляд.
Возьмем первую сказку сборника — «Огниво». Она похожа на фольклорную — по языку, по тому, как выстраивается действие, по образу главного героя…. Но эта фольклорная сказка какая-то странная, с точки зрения современников Андерсена — нам-то она сейчас не кажется такой странной, потому что она стала классикой. Откуда родом этот троп, который в ней обыгрывается: герой спускается в подземный мир, чтобы добыть волшебный предмет?
Пока я готовилась к нашему интервью, я смотрела ваши выступления, поэтому знаю ответ. Это Аладдин.
Конечно, Аладдин. Это игра с «Тысячью и одной ночью». В то время это была весьма известная пьеса: Андерсен имел дело не с арабским фольклором, а с французской интерпретацией Антуана Голлана, которую тот подстроил под вкусы публики XVIII века.
И в «Огниве» есть совершенно очевидный пародийный посыл. Потому что главный герой, солдат, то убивает старуху неизвестно за что, хотя они заключили честный договор. То идет в город, там пьянствует, развратничает и в трактире пропивает все деньги. А заканчивается все кровавым побоищем.
Ударил [солдат. — Прим. «Европульса»] по кремню раз, два, три — и перед ним предстали все три собаки: собака с глазами, как чайные чашки, собака с глазами, как мельничные колеса, и собака с глазами, как круглая башня.
— А ну помогите мне избавиться от петли! — приказал солдат.
И собаки бросились на судей и на весь королевский совет: того за ноги, того за нос да кверху на несколько сажен, и все падали и разбивались вдребезги!
— Не надо! — закричал король, но самая большая собака схватила его вместе с королевой и подбросила их вверх вслед за другими.
Да, а когда ребенком читаешь эту сказку, все кажется совершенно естественным и нормальным.
Андерсен доводит до абсурда моральные принципы. Потому что эта «сказка», и не она одна — пародия.
Поняли ли его современники, что это пародии? Конечно, сразу поняли. А критики заявили, что Андерсен не умеет писать сказки. Для XVIII — начала XIX века пародия — совершенно обычная вещь. Так что отзывы критиков были кисло-сладкими. В основном первый андерсеновский сборник им не понравился.
Но к Андерсену после этого сборника сказок сразу пришла слава – широкая, а не кулуарная. Этот сборник читали люди из народа, тем самым, которым сложно прочесть роман, а вот сказки они потянут.
Но как-то же Андерсен получил признание у литературоведов, а не только популярность среди современников.
Андерсен постепенно меняет жанр сказки, пробуя самые разнообразные сюжеты — в том числе, чтобы они подходили детской аудитории. Его движение в сторону более широкой, в том числе детской, аудитории началось, как только его стали читать все мало-мальски грамотные люди. А это практически вся Дания, потому что в 1806 году там ввели всеобщее школьное образование. Он начинает включать фольклорные элементы и свободно комбинировать их с литературными.
Сейчас этим никого не удивить, но именно Андерсен начинает так смело сталкивать фольклорное и повседневное, городское. Например, у него есть малоизвестная сказка «Блуждающие огоньки в городе». Это история о сказочнике, который ищет вдохновения, и о блуждающих огоньках, вырвавшихся на волю и оказавшихся в городе, чтобы вселяться в людей и заменять собой человеческую сущность. В этой истории помимо огоньков есть и другой фольклорный элемент — Болотница, дух и хранительница болота, которое было раньше на месте города. Автор попадает к Болотнице, и она ему рассказывает истории.
Башенные часы пробили двенадцать, и не успели еще они пробить четверть первого, как сказочник, выйдя из дома и миновав сад, стоял на лугу. Туман улегся; Болотница кончила варку пива.
— Долгонько же вы собирались! — сказала ему она. — Нечистая сила куда проворнее людей; я рада, что родилась Болотницею!
Начиная с 1852 года Андерсен отбрасывает слово «сказка» (eventyr) в названии своих произведений и начинает использовать слово «история» (historie). Он поясняет, что это слово, которое народный язык применяет ко всему. Если сказка требует фантастического сюжета, то история — это просто рассказ. К тому же, у слова eventyr французское происхождение, а Андерсен подыскивает датское слово для своего творчества. Он и в переписке, и в своей автобиографии настаивает, что его тексты — это «истории». Они по-настоящему яркие и новаторские, в них нет нравоучений, нет попыток объяснить, например, почему в жизни происходит несправедливость.
В 1850-е годы происходит отход от сказочной парадигмы. Вместо сверхъестественного и волшебного основу текста может составлять, например, воспоминание. Для Андерсена такая ностальгическая интонация становится очень характерной.
Благодаря работе над романами у Андерсена был большой опыт описания жизни людей. Человеческую жизнь, которая, по сути, претендует на роман, он втискивает в рамки короткого жанра, показывая ее как бы штрихами, импрессионистично, хотя никакого импрессионизма еще и в помине не было. Это как в его «Капле воды»: там ученые смотрят в микроскоп на каплю воды из пруда и видят целый город.
Колдун без имени поглядел в увеличительное стекло. Право, перед ним был целый город, кишевший людьми, но все они бегали нагишом! Ужас что такое! А еще ужаснее было то, что они немилосердно толкались, щипались, кусались и рвали друг друга в клочья! Кто был внизу — непременно выбивался наверх, кто был наверху — попадал вниз.
Точно так же и Андерсен спрессовывает романную форму и создает короткий текст, который по своему эмоциональному заряду не уступает роману. Эдгар Алан По, говоря о философии композиции, писал о том, что произведение должно быть прочитано в один присест. Нельзя прерываться, иначе эмоциональное состояние нарушается. Андерсен пришел к тем же выводам.
Любая, ничем не примечательная судьба может оказаться сюжетом для сказки Андерсена. Одна из его новаций заключается в том, что свои истории он часто рассказывал от лица предметов, а не людей или других одушевленных существ. Предметы очеловечиваются и становятся полноправными участниками повествования.
Каждый ребенок в норме проходит процесс наделения неодушевленных предметов человеческими качествами, полномочиями и намерениями. Этот феномен, широко распространенный среди детей дошкольного возраста, является важным аспектом их психического развития. И это не только возрастной этап, но и необходимое условие для развития творческого мышления и эмоциональных связей. – «Европульс»
Человек трансформирует действительность своей деятельностью, и предметы тоже принимают в этом участие. И часто выходит так, что предметы гораздо человечнее и гуманнее, чем люди. Это – гениальное открытие Андерсена, которое было позже подхвачено и растиражировано другими авторами.
Вдруг один из мальчиков схватил оловянного солдатика и ни с того ни с сего швырнул его прямо в печку. Наверно, это все тролль подстроил! Оловянный солдатик стоял охваченный пламенем: ему было ужасно жарко, от огня или любви — он и сам не знал. Краски с него совсем слезли, он весь полинял; кто знает от чего — от дороги или от горя? Он смотрел на танцовщицу, она него, и он чувствовал, что тает, но еще держался стойко, с ружьем на плече.
«Стойкий оловянный солдатик»
Андерсен фактически создает новый жанр, который жив по сей день — литературную сказку.
В 1870-е годы расцветает детская литература. В Европе начинается бум рассказов, стихов и сказок для детей. Андерсен к тому времени уже сорок лет пишет для детей, поэтому его ставят на пьедестал.
Он же помимо сюжетов и смысловых инноваций еще сильно повлиял на литературный язык?
Да. В начале XIX века у сказки есть несколько источников, и основной — это не народная среда, а великосветские салоны. Поэтому язык сказок был непростым, вычурным, он отличался длиннотами и красотами. Андерсен же приближает его к разговорному, а в некоторых произведениях даже нарочито простому и грубоватому.
Конечно, Андерсен реформирует язык, он вообще трансформирует литературный язык, приближая его к разговорному. Это наблюдается даже в его и романах, хотя в сказках больше. Но Андерсен не был единственным. Уже к 1870-м годам выросла целая плеяда авторов, которые выходили за рамки романтической выспренности.
Самые известные его тексты задумывались как пародии — жанр по определению вторичный. Но фокус в том, что мы перестали их воспринимать как пародии, для нас это самоценные тексты. А значит, это гениальные тексты. Сам того не желая, Андерсен создал нечто большее, чем задумал.
«Европульс» благодарит выпускающего редактора серии «Нордбук» издательства «Городец» Елену Дорофееву за помощь в организации интервью.